Ваби-саби: искусство повседневной жизни. Книга Дайан Дурстон

Дайан Дурстон (Diane Durston) — писательница и преподаватель,  прожила 18 лет в Японии. Ее книга «Ваби — саби : искусство повседневной жизни» была опубликована в 2006 году.

Дайан является автором трех книг и многочисленных эссе и статей о культуре и образе жизни в Киото. Книгу «Старый Киото» издание «Нью-Йорк таймс» назвало «классикой путешествий в Японии». Вторая книга о Киото — «Семь путей к сердцу города» рассказывает об исторических районах Киото.

Предисловие

Кисточка, подобно язычку пламени, наносит чернила на страницу – произвольно и целенаправленно. Японская манера рисования кажется простой. Она проста – и в то же время сложна. Требуются годы, чтоб ы достичь легкости движений, требуется осознанность, внимание ума, когда кисть касается бумаги.

Я приехала в Японию в 1977 году, чтобы изучать технику рисования суми-ё. Моим первым учителем был Хидетоси Кувано (Hidetoshi Kuwano). Заранее, еще до приезда в Киото, я готовилась к этим урокам. Я прочла все книги. Я заучила последовательность движений кисти, необходимых для изображения в китайском стиле узнаваемого лотоса (цветка, который никогда в природе не видела). У меня была кисточка из шерсти барсука с бамбуковой ручкой, резная чернильница с изображением мифического дракона, стаканчик для воды из сине-белого фарфора с изображением китайского пейзажа, палочка ароматных чернил изысканного сине-черного оттенка, стопка бумаги ручной работы, а также крохотное лакированное пресс-папье, чтобы удерживать всё это на месте. Но всего этого было недостаточно.

Я позабыла привезти с собой прозрение, умение проникнуть в суть, — основной инструмент художника, для овладения которым требуется время. Мне предстояло провести в Японии 18 лет и ни единый из уроков, преподанных мне Кувано-сэнсэем, не обучал навыками и технике. (Сэнсэй – учитель или мастер). Вместо этого он учил меня жизни, тому, какова она в восточной культуре. Он учил, что искусство – не цель, но путь.

К тому времени, когда я покинула сэнсэя, я научилась задавать правильный вопрос: «Почему ты здесь?» Это – точка отправления в сферу исследования ваби и саби. Пара японских слов определяет наилучшие аспекты одной из самых удивительных мировых культур. То, что я знаю о ваби-саби, я узнала от Кувано-сэнсэя, а также от других людей, встреченных мною в Киото: от жены владельца магазина, от ремесленника, плетущего корзины, изготовителя гребней, дзен-священника, от старика-фермера и юной девушки, плачущей в саду.

Ваби саби

Ваби переводят по-разному: безмятежная простота; аскетическая элегантность; неотшлифованная, несовершенная, несимметричная красота; безыскусственность; вещи в своем самом простом, строгом, природном состоянии; безмятежное, трансцендентное состояние сознания.

Саби переводят как «красота, хранящая в себе течение времени» и «вызываемое ею ощущение мимолетности». Это патина, которую накладывает возраст; это природный цикл рождения и смерти.

Впервые появившись как поэтические образы в японской литературе, ваби и саби тесно связаны с чайной церемонией, духовной практикой, придуманной дзен-буддийскими монахами в XV веке.
Окакура Какудзо (Okakura Kakuzo), который сто лет назад написал первую «Книгу о чае» на английском языке, определил чайную церемонию как «искусство повседневной жизни».Чайная церемония считается средством достижения просветления и спокойствия сознания посредством простой ежедневной процедуры приготовления чая. Основное внимание уделяется возможности разделить минуты отдыха и покоя с друзьями в атмосфере взаимного уважения, в обстановке и окружении, отражающих тихую красоту природы.

Хозяйка чайной церемонии и её гости размышляют о важности умения ценить и беречь каждый проходящий миг в потоке нашей короткой и зачастую беспорядочной жизни. Таким образом сама жизнь превращается в искусство, проявлением которого являются ваби и саби.

Каждый предмет в чайной церемонии играет свою роль. Грубая, кривая чайная плошка напоминает, что ничто в жизни не безупречно. Пустое пространство на рисунке в виде свитка говорит о том, что незавершенность может вдохновлять воображение зрителя. Один-единственный цветок в вазе из бамбука приглашает вас заметить его недооцененную красоту. Примитивная отделка нелакированной кедровой коробочки напоминает, что дерево всегда будет красивее, чем пластмасса. Патина, которая с годами покрыла бронзовый чайник, напоминает, что и мы тоже изменимся с течением времени.

Для Сэн-но-Риккю (Sen no Rikyu), мастера, в XVI веке вознесшего Путь чая (The Way of Tea) к вершинам, чайная церемония не более чем следующее:

«Приготовь чашку вкусного чаю; положи древесного угля, чтобы подогреть воду; расположи цветы подобно тому, как растут они в полях; летом дай прохладу, зимой тепло; делай всё заранее; подготовься к дождю; даруй тем, кто рядом с тобой, почёт и уважение.
«Насколько сложно этому следовать?» — спросил один из учеников.
И Сэн-но-Риккю ответил: «Что ж, если ты сумеешь овладеть этим искусством, научишь меня».

Ваби

Юная девушка

Сад художника во власти дождя. Ни местечка для яркого солнца; всегда он печален и сер – словно стареющая женщина, чья увядающая красота напоминает о том, как прекрасна она была когда-то.
Сегодня тихая грусть цепляется как ворон за мокрые ветки сосен.В летний дождь листья зеленее и роса светится на мокрых камнях, вытесанных два столетия назад каменщиками, которых забвение поглотило еще при жизни.
Опрятный, но растрёпанный, сад обладает собственным характером и сознанием.
Деревья стали выше, чем когда они были посажены.
Вещи умирают и сменяются другими.
Ломаются ветки, рыба стареет, израненная.
Появляется, словно видение из сна, цапля — на мгновение останавливается на мосту и исчезает.

Присядь на портик ненадолго; смотри, как мелко сыплет дождь на безмолвный пруд. Мастер, давно ушедший, создал его именно для таких дней. Он понимал красоту мимолетных мгновений.
Чувствуй дождь. Дай ему омыть твои руки и лицо. Смотри, как он каплет с соломенных крыш чайных домиков в мутный пруд.
Сидеть здесь, молча, в промозглый осенний полдень, в окружении поэзии и искусства, замереть в настоящем мгновении – этого достаточно, чтобы заставить юную девушку плакать.

Ваби подобно ощущению вечернего осеннего неба, хмурого цветом, лишенного звуков.
Вдруг – причину сможет найти каждый, — слёзы начинают бежать неудержимо.
Камо но Тёмэй / Kamo no Chomei

Ваби – это выражение красоты, которая есть проявление творческой энергии, пронизывающей всё живое и неодушевленное. Это красота, которая как сама природа, и темная, и светлая; и печальная и радостная, и суровая и нежная. Красота этой природной силы несовершенна – всегда изменчива и недосягаема.
Макото Уэда /Makoto Ueda

Не ворчать и не жаловаться на отчаянное положение, ненавидя бедность или даже пытаясь освободиться от неё; но восставать против материальных трудностей и ограниченности в материальном, преобразовывая это в новообретенную сферу духовной свободы;
не попасться в тиски мирских ценностей, но радоваться безмятежности за пределами повседневности, — вот жизнь истинного приверженца ваби.
Хага Косиро / Haga Koshiro

Саби

Нам нравятся вещи, несущие отметины въевшейся грязи, сажи, непогоды, мы любим цвета и блеск, вызывающие воспоминания о прошлом, которое их создало.
Юнихиро Танидзаки /Tanizaki Junichiro

Вязальщик корзин

На стуле прямо у входа в его старый деревянный магазинчик Синтаро Морита сидит, расщепляя бамбук. Инструмент сделал его дед из рукояти самурайского меча, купленного на блошином рынке 70 лет назад. Рассказывая историю меча, Синтаро сообщает, что измельченный панцирь речного краба – лучшее средство от крапивницы; когда вдруг вы поранились, работая с натуральным лаком. Как говаривал дед, это стоит запомнить.

Сегодня Морита-сан плетёт волшебную цветочную корзину из полосок сусудаке (susudake). Полоски сделаны из покореженных бамбуковых жердей, извлеченных из крыш старых японских ферм, где единственным источником тепла был открытый очаг посередине комнаты. Поднимавшийся дым закалил и оплавил бамбук, сделав его черным как сажа – кроме мест, где пеньковый шнур крепил жерди к потолку.
Когда жерди сняли и осторожно отполировали, проявилась изящная патина, с продольными прожилками оттенка карамели, янтаря и ржавчины. Разделенные и связанные в гибкие отрезки, сусу-даке затем могут превратиться в грубые простые ёмкости для цветов на чайных церемониях.
Не бывает двух одинаковых полосок этого материала.

«Настоящий сусу-даке в наши дни трудно достать, — жалуется мастер. — Осталось не так много старых ферм. Некоторые корзинки, которые можно увидеть сегодня, сделаны из обыкновенного бамбука, который протравили, чтобы подделать природную патину.
Нельзя так делать.
Подлинный мастер чайных церемоний всегда заметит разницу».

Когда настроением этого момента являются уединение и покой, это называют саби. Саби означает одиночество в значении буддийской непривязанности, когда наблюдаешь вещи происходящими «сами по себе», в чудесной спонтанности.
Алан Уоттс/ Alan Watts

Саби… это поэтическое настроение, намеком, легким прикосновением очерчивающее определенный взгляд на жизнь. Этот взгляд на жизнь называется ваби. Изначально ваби означало «печаль бедности». Но постепенно это понятие стало означать такое отношение к жизни, когда человек стремится жить скромно, ограничив потребности, находя покой и безмятежность духа даже в подобных стесненных обстоятельствах. Саби, изначально понятие эстетическое, тесно связано с саби, понятием философским.
Макото Уэда / Makoto Ueda

В Киото

Молодой монах

На рассвете тихого морозного дня молодой монах шуршит последними осенними листьями, сметая их с каменной дорожки – собирая в ворох тлеющих снов. Последние листья возносятся спиралькой дыма, змеясь сквозь ветки высоких сосен навстречу свободе в утреннем небе. Как завидует он ничем не стесненному вознесению этих листьев, что становятся воздухом! Монах не спит с четырех часов утра, замерзшие покрасневшие пальцы его ног притворяются, будто не ноют от холода в соломенных сандалиях.
Песнопения монахов эхом отражаются от пустынных улиц Киото: «Хоооо… Хоооо».
Домохозяйки, ранние пташки, готовят угощение, которое положат в чашки странников.
Обритая голова, темная роба, и сегодняшний урок бескорыстия – трудный путь для неугомонного юноши, который недавно унаследовал семейный храм. Его отправили учиться в Нандзэн-дзи (Nanzenji), знаменитый дзенский монастырь на восточной окраине Киото.
Каждый день он собирает пожертвования, натирает до блеска деревянные полы в коридорах храма и сгребает листья во дворе – всё это еще до завтрака.
Он обдумывает вот эту дзенскую загадку:
Изменение — не единственное ли неизменное?

Мимолетный мир

Если бы люди никогда не старели и не увядали, но вечно жили в этом мире – всё утратило бы свою способность волновать, трогать нас! Самая ценная вещь в жизни – её неопределенность, недолговечность. Взгляните на живые существа – ни одно не живет так долго, как человек.

Майская муха не доживает до вечера, летняя цикада не ведает ни весны, ни осени.
Японская поговорка

Какое великолепно неторопливое чувство – прожить один-единственный год в полной безмятежности! Если этого вам мало – проживите хоть тысячу лет, они мелькнут как сновидение одной ночи.

Жизнь – свеча на ветру.
Японская поговорка

Самые ценные плошки для чайной церемонии – неправильной формы. На некоторых там и сям сохраняются золотистые пятна, подчеркивающие (а не скрывающие) потертости от рук давних владельцев.

Асимметрия и неправильная форма предоставляют простор для роста, совершенствования, а безупречность душит воображение.
Дональд Кини / Donald Keene

Во всем, о чем бы ни шла речь, единообразие нежелательно. Оставить что-либо незавершенным – значит сделать интересным, даруя ощущение простора для роста.
Ёсида Кенко, Эссе в праздности / Yoshida Kenko, Tsurezuregusa

Жена владельца магазина

Холодное январское утро.
Раздвижные обитые деревянными дощечками двери – и первое, что приковывает взгляд в неброском интерьере, – крохотная ваза.
Один-единственный прекрасный бутон камелии намекает на свет в конце зимнего туннеля – изящный поклон в честь смены сезонов, чтобы не забыть о ней в извечной спешке.

У входа, на бетонном полу, оставляют обувь. Приглашают войти в маленькую комнату с татами на полу, где семья Хасегава приветствует гостей.
Появляется Хасегава-сан, приветливо улыбается и глубоко кланяется, демонстрируя уважение. Вы — почетный гость, как каждый, переступивший её порог.

В комнате нет ничего, кроме потертых бумажных дверей и видавшей виды деревянной стойки в углу, отполированной руками четырех поколений тружеников-торговцев. Хасегава-сан широким жестом приглашает присесть на подушки на полу, приготовленные для этого случая.

«Чашку чая?» — предлагает она. Никто из тех, кто знает её, не откажется.
Хасегава-сан знаменита тем, что сама она называет своей единственной слабостью.
Каждый месяц она старается сэкономить немного денег, потакая своей привычке – пить превосходный, самый лучший зеленый чай в мире. Это простое удовольствие, и она всегда находит время разделить чашку сладко-ароматного чая гиокуро – а также тепло своего гостеприимства – с особенным гостем.

А пока давайте выпьем чаю. Полдень придает бамбуку блеск, фонтаны радостно журчат, легкий шопот сосен слышен в котелке. Помечтаем об исчезновении и остановимся на прекрасном безрассудстве вещей.
Окакура Тенцин / Okakura Tenshin

Жизнь поистине проста, но люди упорно её усложняют.
Конфуций

Умный дурак способен сделать вещи крупнее, сложнее и бесчеловечнее.
Необходимо прикосновение гения, – и великая смелость, – чтобы двигаться в противоположном направлении.
Эрнст Фридрих Шумахер /E.F.Schumacher

Тот, кто делает кадки

Расщепляя очередную кедровую планку руками, Томии-сан терпеливо улыбается своим гостям, демонстрируя процесс создания традиционной японской бадьи для купания – такие почти никто уже не использует. Сидя на полу своего тесного старого магазинчика, он, при помощи пальцев рук и ног, по старинке делает деревянные бадьи.

Обработанная вручную с использованием инструментов его деда, кропотливо соединенная бамбуковыми колышками, каждая кедровая планка гладко остругана и оставлена неполированной – чистая природная красота, доведенная до совершенства не стремящимися к внешнему лоску и эффектности руками одного из последних подлинных мастеров.

Пожилые соседи – единственные, кто использует его бадьи по назначению. Лишь немногие бережливы настолько, что приносят мастеру свои изношенные бадьи для ремонта – и мастер любит их за это.
Некоторые из пожилых соседей отказываются пользоваться стиральными машинками – ведь они едва ли как следует отстирывают грязь!
Стирка шелковых кимоно в деревянных кадках, по старинке, заставляет пожилых женщин двигаться, сохраняет давние традиции.

Сегодня Томии-сан ведет любопытных посетителей на задний дворик своего скрипучего, покрытого черепицей столетнего дома, мимо бездонного старого колодца, деревенской печи, растапливаемой дровами, и импровизированного душа.
Он никогда не увидит всё то, без чего не могут жить они: посудомоечные машины, сортировщики мусора, гардеробные. Это его не интересует. Он говорит, что покуда он не умер, его интересует только создание деревянных кадок.

Без наследника и ученика, он пьет саке и каждую ночь в одиночестве ожидает рассвета, который подарит еще один день – с бесценным деревом, с улыбкой, с примером для нас: что значит любить свою работу.

Я очень люблю свою работу – делать бочки; соединять каждую дощечку — в одну круглую бочку.
Дзэн-пословица

У мастера дзэн Тэнно Дого (Tenno Dogo) был ученик по имени Сосин (Soshin). Когда Сосин был принят послушником, он, естественно, ожидал от учителя уроков дзэн, подобно тому, как учат детей в школе.
Но Дого не давал ему никаких уроков, и Сосин был растерян и разочарован.

Однажды он сказал своему учителю: «С тех пор как я здесь прошло много времени, но я не услышал ни единого слова, относящегося к сути дзэнского учения».
Дого ответил: «С того самого мгновения, как ты здесь появился, я давал тебе уроки о сути учения дзэн».
«Что же это были за уроки?»
«Когда по утрам ты приносишь мне чашку чая, я беру её; когда ты готовишь мне еду, я принимаю её; когда ты кланяешься мне, я отвечаю наклоном головы. Как еще ты хочешь, чтобы тебя учили умственной дисциплине дзэн?»

Сосин ненадолго опустил голову, обдумывая слова учителя.
Учитель сказал: «Если хочень увидеть – смотри сразу. Когда начинаешь раздумывать, ты упускаешь суть»

И у самых дорогих часов в часе – 60 минут.
Еврейская пословица

Великий враг чистого языка — неискренность. Когда между вашими истинными и провозглашаемыми целями существует зазор, вы, так сказать, инстинктивно прибегаете к длинным словам и затрёпанным идиомам, словно каракатица, выпускающая чернила.
Джоржд Оруэлл

Когда искренне любишь природу, красоту найдешь везде.
Винсент Ван Гог

Записки мастера чайной церемонии

Японский Путь чая (тядо / chado), доведенный до совершенства в XVI веке мастером Сэн-но Рикю (Sen no Rikyu), имеет долгую и удивительную историю.
Почетная должность Великого мастера в Школе чайной церемонии Урасенке (Urasenke school of tea) перешла к Сэн-но Рикю через 16 поколений.
Доктор Генджитсу Сэн Сосицу XV (Dr. Genjitsu Soshitsu XV Sen), бывший Великий мастер, подробно писал о чайной церемонии (Пути чая) как посреднике мира, распространяя эти слова в 50 странах всего мира.
О важности чистоты и безупречности доктор Сэн писал:

«Безупречность, достигаемая простым очищением, это важная составляющая собрания для чайной церемонии – от приготовления, собственно чайной церемонии, до ухода гостей. Такие действия, как выметание пыли из комнаты или опавших листьев с дорожек в саду, олицетворяют очищение мира от тлена, а также сердца и разума от мирских привязанностей.
Тогда, избавившись от материальных забот, люди и вещи могут восприниматься в первозданном, подлинном своём виде. Акт очищения, таким образом, дает возможность почувствовать безупречность и священную сущность предметов, людей и природы.
Когда хозяин чистит и приводит в порядок место, которое займут гости, он наводит порядок и внутри себя; этот порядок необходим. Когда он занят уборкой чайной комнаты и тропинок сада, он в не меньшей степени занят собственным сознанием и состоянием ума, в котором будет прислуживать гостям».

Актер театра Но

Пристально вглядываясь в зеркало, актёр театра Но молча стучится в двери восприятия. Сегодня он снова попытается оставить позади мир притворства и вступить в неуловимо-ускользающее пространство мира Но.
Маску, которую он держит в руках, называют Ко-омоте (Ko-omote), классический идеал женской красоты – это воплощенная запредельная безмятежность.
Он сам вырезал эту маску. Сейчас она кажется невыразительной, но на сцене они совместно воплотят меланхоличную душу чуткой 15-летней поэтессы, утопающей в изысканной тщете придворной жизни Японии X столетия.

Глядя на маску, человек смотрит на себя. Вырезанная им маска теперь сама вырезает, творит его душу.
В последний молчаливый момент перед выходом на сцену он переступает пределы мысли и чувства, пронзает время и пространство. Он становится маской, а маска становится женщиной. Надев маску на лицо, он ступает на неуловимую территорию, где маска и тот, кто её надел, сливаются. Он скользит на ногах, теперь уже не вполне его собственных, в «проблеск вечного в мире беспрерывных изменений».